Интервью с Юлией Редькиной, выпускницей МИР–ТА, психологом, коучем. Часть 2.

— Что вы посоветуете начинающим психологам, которые возможно, только выбирают модальность, или только решили начать учиться на психолога?

— Двоякие рекомендации… с одной стороны — хочешь стать — стань. Если человеку хочется, то я бы рекомендовала двигаться и идти за своей интуицией и интересом. Я не обесцениваю свои десять лет в бизнесе, они очень помогают и сейчас в продвижении себя и в принципе по жизни, и в работе с командами в крупных компания. Но маркетинговое образование выбрали для меня родители. Они выбрали так: мы жили рядом с институтом, я была молодая и красивая девочка, им не хотелось никуда меня отпускать, а меня на тот момент никто особо не спрашивал, поэтому, где отучилась — там отучилась. Если брать субъективно, для теоретической психологии десять лет я, конечно, потеряла, хотя я понимаю, что они не потеряны с точки зрения опыта. Поэтому, если хочется, я бы рекомендовала, конечно, двигаться.

Но с другой, я не поддержу преподавателей, которые говорят, что надо начинать консультировать сразу, чуть ли не с первого дня, как первую лекцию послушал. Я бы рекомендовала не бояться начинать, но ответственно подходить к тому, с чем ты работаешь, как ты работаешь, понимать, что нужны супервизии, нужны интервизии, нужен какой–то контроль. Потому что это очень ответственная работа и не исключены повторные травматизации клиентов. В общем, рекомендую рисковать, учиться, пробовать работать, но чётко выбирать кейсы и просить поддержку у старших коллег.

— Получается нужно брать таких клиентов, которые сейчас по возможностям, не брать тех, с кем точно не справишься?

— Мы никогда не знаем, с чем справимся, с чем не можем, потому что, когда клиент приходит на сессию, он не всегда озвучивает истинный запрос, ведь даже он сам его не до конца понимает. Приведу пример: знакомая моей клиентки, которая увлекается йогой, решила заняться телесной терапией, у неё нет никакого психологического образования, она взяла клиентку с очень серьёзной травмой насилия. То есть она без какого–либо образования, базового, какого угодно, пройдя два урока телесной терапии, решила, что с такой травмой может справиться. При конкретно таких условиях ясно, что очень мало опыта, чтобы помочь. Больший шанс навредить.

Сохранение правил безопасности с точки зрения этики и здравого человеческого смысла — этого необходимо придерживаться психологам, особенно внимательно — начинающим. На самом деле, каждый психолог плюс–минус может оценить свою компетентность. Например, мои ограничения — это работа с людьми с алкогольной и наркотической зависимостями, психическими расстройствами. Также я не работаю с детьми – это особенный вид психологического искусства, на мой взгляд. Я этому не обучалась и могу только давать общие рекомендации исходя из знаний общей психологии. Что не даёт мне морального права брать алкоголиков или детей в практическую работу.

— Есть ли у вас запросы, с которыми больше всего нравится работать?

— Я бы не стала делить по запросам. Скорее у меня есть любимый тип клиентов, с которыми нравится работать и с которыми у нас хорошо получается. Вопреки всеобщей нелюбви, я очень люблю работать с нарциссами. Я, конечно, говорю, про здоровый нарциссизм, достигаторскую часть. Как правило, это люди очень успешные, они много чего уже добились в этой жизни. У меня нарциссическая часть развита, поэтому я представляю все страдания, переживания и ранимость, которые не видно за фасадом успеха, и которые они скрывают. Я испытываю к ним огромный спектр чувств, начиная с сочувствия, понимая, как это непросто и заканчивая гордостью за то, какие они вообще и радостью, что они доверяют мне еще больше способствовать их счастью и успеху. Нам удаётся работать довольно эффективно, потому что эти люди, как правило, знают, чего хотят, идут к цели. И вот тут, кстати, как раз хорош коучинг. У меня много таких клиентов, я их люблю, думаю, примерно две трети моих клиентов — это топ–менеджеры крупных корпораций, часть живут в США, Кремниевой долине, часть в Москве, часть в Европе. И они рассматривают психотерапию не только как способ вылечить травмы, а вообще, как инвестицию в себя, для них это абсолютная норма, как ходить к зубному, к косметологу.

— Очень здорово слышать, что всё больше людей рассматривают психотерапию, как способ заботы о себе, как инвестицию. А не думают, что психотерапия нужна только для работы с травмами.

— Да, это очень радует. Если мы посмотрим в самую классику, например, в психоанализ, с которого всё начиналось, то Фрейд всегда декларировал, что психоанализ — для людей избранных, только для отдельных «каст». Да его на самом деле и позволить себе могли только избранные, потому что вот с этим: три–четыре раза в неделю, на кушетке по два часа, и стоило это, как крыло от самолёта. И он даже в своё время был расстроен Эриком Берном, который у него учился и решил сделать психотерапию доступной для всех. И сейчас это действительно становится актуально для всех, не только для травмированных, хотя, смотря кого считать травмированными. У каждого своя травма и тут нельзя обесценивать. У меня есть клиент из достаточно благополучной семьи, который говорил в начале терапии: «Какие у меня травмы? Мне до двадцати лет мама с папой все в клювик складывали!» Но кому-то не складывают, и он вообще спокойно вырастает, он эту травму пережил, а на кого–то мама не так посмотрела и для него эта травма на всю жизнь, все же люди разной чувствительности, поэтому мы все травмированные в определённой степени, поэтому психотерапия нам всем и нужна, может быть.

— У вас клиенты со всего мира, вы работаете в основном онлайн?

— Да, я сама из Москвы, поэтому, если я приезжаю туда, где есть мои клиенты, то мы встречаемся очно. Но вообще, так как психотерапия — это моя основная и единственная работа и я работаю онлайн, то я целыми днями в скайпе, в зуме, в мессенджерах, кому как удобно. Уже привыкла с тех пор, как эмигрировала. И мне удобно и клиентам тоже, что не нужно никуда выходить, особенно учитывая, что у меня часть практики в США, у нас большая разница во времени. С Нью–Йорком шесть часов, как–то ещё у нас график совпадает, а если мы берём Калифорнию и Долину особенно, то там получается девять часов, зато они могут встречаться в мой более–менее удобный вечер, их раннее утро.

В этом много плюсов и мне кажется сейчас уже меньше, а с пандемией особенно меньше, предвзятого отношения к онлайн работе. Хотя мне есть с чем сравнить, очный контакт много даёт, но если есть необходимость, а возможности нет, то онлайн работа — это намного лучше, чем ничего. Найти хорошего русскоговорящего терапевта на просторах Европы, Америки, Австралии для очных встреч довольно сложно. При этом, чтобы человек не просто декларировал, что он психолог, а действительно был специалистом. Мы все прекрасно знаем, что большинство профессиональных русскоговорящих психотерапевтов сконцентрированы в Москве, Петербурге, Новосибирске, Екатеринбурге, ну то есть в крупных городах России, где доступно и обучение и можно расширять клиентскую базу.

— Получается, что эффективность онлайн–терапии достаточная, всё работает?

— Я могу говорить только за себя и свою практику, потому что в онлайн терапии много нюансов, на которые нужно обращать внимание, и в первую очередь, это чисто мой вывод после продолжительной онлайн работы — энергетически терапевт должен быть способен выдерживать онлайн работу, это должно быть полное включение, чтобы человек чувствовал, что есть эффект присутствия. В силу ограничений и каких–то внутренних ресурсов и энергии у человека может быть неспособность держать контакт, если находишься онлайн. У меня была одна из таких попыток работы с терапевтом, она не могла держать контакт, всё время на что–то отвлекалась, кричала людям в соседней комнате, в общем, ощущение, что её со мной не было. Если ты можешь быть включённым, как если бы присутствовал рядом, то тогда классно, если не можешь и знаешь это про себя, наверное, лучше работать только очно.

Благодарим Юлию за интересную беседу!